Не горит уж свет на Вологодской

Не горит уж снег на Вологодской,
Тихий свет, вечерняя заря,
Где жила спокойно и неброско
Первая наставница моя.

Не видать уж больше силуэта
Мне в пустом завешенном окне,
Не читать сердечного привета
В дорогом, с картинкою, письме.

Оборвалась песня, оборвалась…
Мне такой уж больше не сложить.
Так зачем ж ты, песня, запевалась,
Чтобы так вот плакать и тужить?

Велика у Родины утрата —
Так вот сразу горя не унять.
В строй встают ожившие солдаты,
Провожая любящую мать.

Тридцать лет учительницей в школе.
Сколько их, твоих учеников,
Поднимали знамя в комсомоле
И несли в рядах большевиков.

Сколько их, известных и безвестных
Посреди израненных полей,
Полегли в могилы неизвестных,
Превратились в белых журавлей?

Но осталась Родина живая,
Но спасли её от воронья —
В этом есть заслуга боевая,
Ратная великая твоя.

И тебя б не в скромненьком кладбище
Упокоить (слава нипочем),
И поднять бы, бронзою нависшей,
Грозно замахнувшейся мечом.

Извините, это неизбежно.
После злой подведенной черты,
Я могу, почтительно и нежно,
Обращаться к Вам теперь на «ты»?

Догорали блики, как пожары,
Грудь в бетоне, боль — не продохнуть…
Провожали ныне горожане,
Провожали Вас в последний путь.

Караулом выстроились люди
У Шекснинских загрустивших вод.
Из двухсот почти что труб — орудий
Дал салют о трауре завод.

Замели февральские метели,
Леденела кровь Череповца —
Видел я, как комьями летели
К Вам в могилу алые сердца.

От друзей, от вдов, от сталеваров,
От твоих коллег-учителей.
Преклонили головы бульвары,
Обожгло дыханием полей.

Кто сказал, что очень одиноко
Ты жила, чуть голову склоня?
Нет, друзья! И гордо, и высоко,
И твоя — огромная семья.

Шли венки из Вологды и Минска —
Много их, несбывшихся венков…
Нам тебе бы ставить обелиски,
На века. И испокон исков.

Ныло небо солнечно и чисто,
Как чиста была твоя душа…
Провожали люди коммуниста,
Затаился город, не дыша.

Мальчишкой неуемным, сучковатым
Я к сердцу прикоснулся твоему,
Но вскоре, несложившимся солдатом
Навеки отлучился на войну.

Дороги, бесконечные дороги…
Ты сына своего не сберегла.
Тревоги, постоянные тревога —
Жила, хотя, казалось, не могла.

Горели города, дымились хаты…
Обуглились усталые сердца.
Добились сыновья твои — солдаты
Из рук твоих победного венца.

И снова мы сошлись необычайно —
Теперь уже с подрезанным крылом.
Я в мир смотрел тревожно и печально,
Отгородившись собственным окном.

Мелькали там сплошные полутени,
От тяжких дум кружилась голова.
И, вдруг, ко мне из детства долетели
Твои, к себе зовущие слова.

Мне стало и тревожно, и спокойно.
Но, знаете, скажу начистоту,
Терзаюсь, что, пожалуй, недостойно
Я в Вашем сердце занял пустоту.

За то тебя благодарю,
Что прикоснулся к алтарю,
Что храм души твоей высокой
Мне отворился ненароком.

И там у чудо-алтаря
Открылись тайны бытия.
И в этом мире сложном, сложном
Жить оказалось можно, можно.

И я опять живу, живу
И вижу в небе синеву.
Как будто после злого сна
Пришла ко мне моя весна.

Но, вдруг, в один несчастный миг
Исчез во мгле твой светлый лик —
У совершеннейшей природы
Внезапно обвалились своды…

И я споткнулся на бегу
И вот поверить не могу,
Что нет тебя уж, нету, нету…
Что ты уже шагнула в Лету.

И не могу себе простить,
Что не успел тебя спросить
О самом главном в жизни этой,
О песне, так и не пропетой.

И буду век себя терзать,
Что не успел тебя назвать
Своею мамой, мамой, мамой —
Ты так ждала той строчки самой.

И хоть сгустилась злая тьма,
Всё жду прощального письма,
Чтоб в этом мире диком, диком,
Мне захлебнуться своим криком…

Там, где лежишь ты, часто по «железке»
Пробегают в дали поезда.
И светит им рядом, в перелеске,
Тихим светом Алая звезда.

Для меня же только и осталось
Память сердца в песню положить
Так не зря ж ты песня запевалась,
Завещая людям жить да жить.

1981 г.